ДНК ангелов
Рассказ опубликован в журнале «Радуга», 11-12’ 2020. Шорт-лист Одесской Международной Премии им. Исаака Бабеля, 2020
Посвящается М.К.
Основано на реальных событиях
Ненавижу подсолнухи. Уже четыре года как ненавижу. А они снятся мне почти каждую ночь, а потом днем перед глазами стоят, не уходят. Я протискиваюсь, бегу между этими ненавистными подсолнухами, шершавые стволы противно царапают руки, ноги, пытаюсь догнать своего Славика, а он даже не оборачивается, как будто не слышит, шагает размашисто, расталкивая широкими плечами высокие стебли и исчезает под желтыми блюдцами. Я спотыкаюсь, падаю, но не останавливаюсь и кричу ему вслед: «Слаавик». А подсолнухи, как живые, прижимаются друг к другу все плотнее и плотнее, и я уже не могу протиснутся через частокол стеблей. Только вижу макушку мужа под раскачивающимися желтыми корзинами, все дальше и дальше…
В этом году на первое сентября один мой первоклашка букет с подсолнухами декоративными принес. Так я закрылась в учительском туалете и прорыдала весь Первый звонок, рыдала и топтала желтые лепестки.
И все же я вынуждена была припарковать машину возле поля с подсолнухами. До дома еще часа полтора езды. Остановится, отдохнуть всем нам нужно, уже четыреста километров проехали. Воды попить, перекусить да ноги размять все-таки лучше здесь. Дальше будут только овраги и колючие заросли на обочине, не присесть.
***
– Мамуля, не волнуйся! Все будет хорошо, – любил повторять мне Славик, как только я начинала нервничать из-за какой-нибудь разбитой чашки или курса доллара.
Тогда в тринадцатом году доллар как прыгнул вверх с восьми до тринадцати, а потом и до тридцати, так я себе места не находила и причитала после каждого похода в супермаркет:
– Как теперь прожить на эти копейки?! Нет, ну как?! Ты видел сколько «Докторская» уже стоит?
Зарплаты учительницы младших классов и формовщика литейного цеха, даже шестого разряда, не привязаны к доллару, и к ценнику на колбасе тоже не привязаны.
– Мамуль, не волнуйся! – повторял мой Славик и гладил за левым ухом, как кошку.
У его друзей жены – «бусинки», «котики» да «зайчики», а я у него была «мамулей».
До моей ненависти к подсолнухам мы прожили со Славиком двенадцать лет. Мне было всего двадцать, когда я его встретила, зеленая, неопытная. Молодость была, а ума еще не было. Могла бы и на бабника нарваться, и на бездельника или просто дурака. Хорошие парни, ну чтобы в дом, а не по клубам та ресторанам, – дефицит. А мне повезло. Со Славиком у нас все случилось банально просто, не по-киношному. Городок небольшой, все друг друга знают. Пересеклись как-то у общих друзей, понравились друг другу и стали жить вместе. Никакой там романтики, поцелуев по ночам, цветов да конфет.
Любила ли я его? Тогда до подсолнухов и не задумывалась. Просто жила. Хорошо мне было с ним, тепло. Всегда чувствовала себя ЗА мужем, за мужиком: и дом построил нам своими руками, и в дом все, что надо принесет, и прибьет где надо. Жила и не тужила, без брильянтов, но кусок мяса в борще всегда был.
– Ты за Славиком, как за каменной стеной, – любила наша соседка Танька окидывать своим рентгеновским взглядом моего мужа, сама-то в свои тридцать пять без мужика, но, правда, с профессией достойной – врач как никак. А я даже не ревновала к Славику. Уж такой он был у меня домашний, спокойный, хоть к ране прикладывай. Меня даже злила эта его мягкотелость.
– Да пойди ты к директору своему! Вон сменщику твоему Степану премию начислили, а ты, как тюфяк, – подпиливала я его раз– два в месяц.
– Мамуль, не волнуйся! Все будет хорошо, – спокойно отвечал он и гладил меня за ухом.
Все и было хорошо, да только детей нам Бог не давал. Сколько я молилась, по монастырям ходила, один раз на коленях три ночи простояла на службе, а все без толку. Поначалу дни высчитывала, тот самый день ловила, когда яйцеклетка-то моя созреет. Каждый месяц тесты покупала. Все думала: «Вот сейчас. В этом месяце». Но сиротливая полоска говорила, что нет, не в этот раз. Я и смирилась в конце концов и перестала за тестами бегать в аптеку. Да и дети меня окружали и так каждый день в школе, чужие, но все-таки дети. И среди их детского галдежа как-то отвлекалась от мысли о своих, что Бог так и не дал. Славик тоже перестал об этом говорить, то ли смирился, то ли меня жалел, хотя я знала, что мечтает о малыше, очень хочет.
– Мамуля, не волнуйся. Все будет хорошо.
И казалось, пусть без деток, но будет хорошо. Я даже на въедливые замечания коллег, а коллектив-то у нас в школе бабский, стервозный, научилась не реагировать:
– Порча на ней, видно.
– Точно абортов наделала, нагулялась. Так теперь чего хочет?
– Что она по врачам-то ходит? Больная, наверно.
А тут начали долетать новости из столицы, тревожные какие-то: Майдан бурлит, шины жгут, камни бросают, людей на улицах избивают, в лес вывозят. Мне-то что, так поговорить на работе в учительской на переменках, да в Фейсбуке почитать, фотки полайкать. До моего-то двора далеко. Но Славик что-то начал заводить странные разговоры, мол там его место, с ребятами, «кто же как не мы» и так далее.
И тут во мне все бабское поднялось, закипело:
– Ты что надумал?! Что ты там забыл? Мне муж в доме нужен. Вон трубы на кухне старые, декабрь на улице, с отоплением перебои. Да и с работой как? Уйдешь, а на твое место десяток желающих. Потом куда? На биржу? А весной надо забор менять! Забыл?!
Послушал Славик меня и оставил эту «майдановскую» затею, тогда мне так показалось. А весной уже погорячее новости начали приходить с Востока. И муж опять занервничал.
– Зачем они сопляков призывают? – отреагировал он на повестку из военкомата, что пришла племяннику, сыну сестры моей старшей Наташки. – Я же «срочку» служил, оружие держал, да и мозгов побольше как– никак: тридцать четыре года не девятнадцать.
Но я не волновалась сильно. У нас здесь тихо, спокойно. Зарплату в школе платят исправно. С первоклашками уже мороки меньше – за полгода привыкли и к школьной дисциплине, и ко мне, и родители их подуспокоились, а то поначалу все мамы– папы гиперактивные, за чадо переживают и учителя мучают.
Я себе уже распланировала: какие цветы во дворе посажу весной, захотелось тюльпанов своих, гладиолусов. Соседка Танька рассаду огурцов обещала дать хорошую, огурцы маленькие и крепкие вырастут, идеальные для консервации получатся.
– Под картошечку, как ты любишь, ух, – хвасталась я Славику. Огурчики консервированные он любил, но не под водку, а просто с картошечкой. Водку он у меня не пил, так, редко бокал вина за компанию, и все.
Как-то сидели мы, телевизор смотрели, новости из столицы: власть новая, весь Крещатик в цветах и свечах, здание сожженное прямо на Майдане... И Славик ни с того, ни с сего первый раз за последние два года молвил грустно так:
– Жаль, мамуля, что с детьми у нас так и не получилась.
– Да… Но еще не вечер, Славик. Мне ж только тридцать два, – ответила я тогда.
Какая-то капля надежды во мне еще жила. «Может денег поднакопить, да на искусственное оплодотворение пойти», – уже подумывала я и даже с соседкой Танькой советовалась, она как– никак врач, пусть терапевт, участковая наша. Танька говорила, что сейчас это уже не так дорого, а в моем возрасте очень даже реально. Сейчас и в пятьдесят рожают. Со Славиком я еще этой идеей не делилась, сама пока обдумывала.
Март пришел теплый. Я уже строила планы, куда и что садить, по вечерам пыталась обсудить это с мужем, но тот последний месяц вообще какой-то рассеянный ходил. Рюкзак свой старый с чердака достал. Спросила: «Зачем?», раза три спросила, пока услышал. Так отмахнулся, мол, просто старье перебираю.
– Ну перебирай, – махнула я рукой и пошла тетрадки своих первоклашек проверять, но как-то зябко стало мне, даже в батареях температуру повыше включила. Хорошо, что Славик отопление добротное в доме провел, кнопку нажал и тепло.
А неделю спустя сижу я в пустом классе, моих первоклашек на физкультуру забрали, Славик звонит. Никогда не звонил мне, когда я в школе, знает, что говорить редко когда могу.
– Мамуля, я сейчас заеду к тебе. На две минутки.
И трубку повесил. И меня накрыло, аж в глазах потемнело, дышать нечем стало, как будто весь кислород из класса в одночасье пропал. Хочу встать из– за стола, форточку открыть, а не могу. Сердце сжалось, стало как скомканный тетрадный лист. Почувствовала, что-то случилось, что-то, что мне уже не изменить, не отвратить.
Дверь приоткрылась. Славик заглянул, увидел, что одна.
– Мамуль…
А я сижу и смотрю на него. Слова не могу сказать. Он стоит, широченными плечами дверной проход загораживает: без шапки, куртка расстёгнута, рюкзак, тот старый с чердака, в руках. И смотрит шкодливо, как мои первоклашки, когда что-то натворят, и улыбка – хитрющая от уха до уха. Веселый, счастливый, а мне – жутко от этой его веселости, страшно.
– Мамуль, меня забирают, повестка пришла, в армию иду…
Говорила же Танька еще в феврале, что видела его возле военкомата несколько раз, да я как-то мимо ушей пропустила. А он оказывается туда бегал, пока я в школе днями пропадала. И выбегал, чтоб его добровольцем забрали. И так пусто мне стало, как будто руки мне отрезало. Так он и был моими руками.
– Мамуля, да все будет хорошо. Нас только на учения. Через десять дней дома буду, – обнял он меня крепко, погладил над левым ухом. А рука холодная с улицы, как кусок железа. Ствол автомата, наверно, такой же холодный.
День-два я помыкалась по пустому дому, вещи его перестирала, книги поубирала на полки. Любил он разные исторические романы на ночь читать, кто когда с кем воевал, про гетманов и воевод, даты помнил сражений да битв. Я же больше детективы люблю, особенно Дашкову.
***
– Да что ты волнуешься, мамуля? У нас здесь почти курорт. И сюрприз, – попытался порадовать меня Славик по телефону уже в первый день службы. – Здесь еще нам и деньги платят, так что к моей зарплате с завода еще и отсюда будешь получать.
Но мне как-то не стало радостней от этого денежного изобилия. Все– таки от мужа под боком теплее, чем от денег на карточке.
Славик звонил каждый день:
– Да что у нас здесь, мамуль? Ничего интересного. Построения раз в день, ну на полигон вчера вывезли, постреляли маленько и вся служба. Я же тебе говорил, все хорошо будет.
Фотки сбрасывал: то они рыбачат с ребятами на речке, то шашлыки жарят, в футбол на плацу играют. Смеются, дурачатся, как подростки. Не военные фотки. «Да пусть поиграется», – успокоилась я. Вроде рядом, отправили его служить в военную часть недалеко в соседний район. Что с ним там такого приключится?
У самой времени больше появилось, к Таньке почти каждый вечер стала заглядывать посплетничать, новыми подругами обзавелась – Лерка, Ирка, Светка. Их мужья такие ж ненормальные, как и мой, тоже пошли служить добровольцами, в одной части со Славиком футбол теперь гоняли.
– Девчонки, как вы думаете, наши мужики там с местными шуры– муры крутят?
– Так они далеко от населенных пунктов. Где они там местных найдут? – успокаивали мы себя, встречаясь один-два раза в неделю в кафешке, что у военкомата. Кофе-чай пили да показывали на телефонах друг дружке фотки, кому какие муж прислал.
Потом фотографии с шашлыками прекратились, вообще фотографий не стало. Ребят направили на Восток, где-то в Донецкую область. Как я поняла из Славика скудных рассказов, перемещались они от одного КПП к другому, не задерживались на одном месте более двух дней. Уже было не до шашлыков. Но Славика голос в трубке был по-прежнему бодрый и веселый.
– Мамуля, у меня все хорошо. Здесь связь просто плохая, звонки не проходят, – оправдывался он на мой наезд, что на звонки мои не всегда отвечает.
На мой же вопрос:
– А ты где сейчас?
Он всегда отвечал кратко:
– Там.
И я чувствовала, не смотря на его задорный голос, что «там»– это дальше, чем до луны. А как-то пропал на три дня, ни на один из моих звонков не ответил даже смской. А когда перезвонил, номер не высветился, определился как «неизвестный».
– Все хорошо, не волнуйся за меня, мамуля. Себя береги… и… ты только не звони мне сама больше. Хорошо? – сказал он мне сквозь жуткий треск в трубке. – Я сам тебе буду звонить. Раз в три дня. Мне так удобней.
А мне как-то тревожно стало. «Может, кого-то себе завел что ли? – мелькнула первая мысль. – Они ж там не в пустыне».
– Ты что, пришибленная? Он что, тебе ничего не рассказывает? – закатила глаза к потолку Лерка. Мы встретились в нашем кафе съесть по мороженому после работы. Ее муж Володька со Славиком вместе на одном блок-посте были сейчас. – Им же нельзя звонить, чтобы снайпер их не снял.
– Откуда снял? Как снял? – еле проглотила я кусок мороженого.
– Ну ты звонишь, экран на телефоне светится, снайпер увидит и выстрелит. Что не понятного? – потягивая капучино удивилась моей тупости Лерка.
– Куда выстрелит? – не доходило до меня.
– Да в Славика твоего и выстрелит.
Мое мороженое осталось недоеденным. Ту ночь я не сомкнула глаз. Мне казалось, что это все происходит не со мной, а в каком-то плохом кино: снайперы, выстрелы и мой Славик. Не плакала. Скомкала подушку, прижала к животу и так пролежала до самого утра.
Вскоре я привыкла и к звонкам раз в три дня. Тревога понемногу, нет, не улеглась, стала какой-то обыденной, повседневной. Так привыкаешь к запаху гари со временем и перестаешь ее замечать. Славик звонил, как всегда, спокойный, коротко спрашивал, как мои дела, все ли в порядке в доме, не засорилась ли опять раковина на кухне, обещал, что осенью заменит забор, уж коль не получилось весной. На мои вопросы, что у него там, чем их кормят, отвечал односложно:
– Все хорошо, мамуль. Голодный не хожу. Устал просто немного. Командир обещал скоро отпустить домой на две недельки, а может, и на три. Ротация у нас скоро.
Я подружилась с волонтерами, особенно с Любой, молодая, бойкая, и тридцати еще нет, сама из столицы, пробивная, как танк. Моталась на Восток к нашим ребятам почти каждую неделю. Мы с ней мужьям передавали то еду, то одежду. Но волонтеры больше занимались бронежилетами, оптикой, лекарствами, у них были свои каналы, где достать, да как доставить. Я в этом ничего не понимала, да и не хотела понимать.
Прошел июнь, заканчивался июль, Славик – «там», в школе – каникулы, мне особо заняться нечем. Весь дом убрала раза три, занавески новые купила, кошку завела, чтоб не так одиноко было, огородом занималась, – огурцы действительно радовали, Танька с рассадой не обманула. Осенью будет что к картошке подать. Я ждала сентября – по своим балбесам, уже второклашкам, соскучилась. Да и по телевизору разные политики рассуждали, что все это на Востоке к осени закончится, хотя были те, кто не верил. Но мне хотелось верить, что все будет хорошо, как любил повторять Славик.
Славик приехал в отпуск только в конце июля. Позвонил уже с дороги, что едет. Я бросила копаться в огороде, быстро наготовила все, что он любил: курицу запекла, вареников налепила, голубцов накрутила, борща сварила. Носилась по дому, как мои первоклашки на переменках, ничего не видя от счастья, задевая углы, спотыкаясь об половики. Еще успела в салон забежать маникюр сделать. А парикмахер, как услышала, чего это я прихорашиваюсь, так еще и прическу мне сделала, бесплатно, наотрез деньги отказалась брать. Локоны подкрутила красиво, по плечам раскидала, получилось как в кино.
Славик вошел во двор, шумно хлопнул калиткой. Улыбается, глаза сияют. Большой, как будто вырос за эти месяцы. И постарел. Морщина глубокая на переносице, не было раньше. Седина небольшая на висках, или может, это пыль с дороги. Не замечала, не было, вроде, раньше. Зеленая куртка в руке, футболка грязная торс облепила, брюки заправлены в ботинки, а правая рука и пол лица в черных пятнах- полумесяцах.
– Это гильзы отрекошетило. Мамуль, все хорошо. Заживет.
Всю ночь не смыкали мы глаз, прижимались телами, втирались под кожу друг к другу. Хотелось прилипнуть к нему животом, грудями и не отклеиваться, обвить руками, ногами и не отпускать до утра, до конца жизни. Он гладил мои вспотевшие от его ласк волосы и шептал:
– Мамуля, все у нас будет хорошо, все хорошо…
И я проваливалась в этот шепот, уткнувшись в его плечо с черными полумесяцами от гильз. И засыпая, гладила волосы у его виска. Таки седые. Не пыль это была.
Недели через две, на выходные собрали у себя друзей да родственников: Таньку соседку, Лерку , Ирку, Светку, моих родителей, сестру Наташку с мужем и сыном, того пока в армию не забрали, да мою коллегу Зойку с мужем, – она биологию в школе у нас преподает, часто вместе на переменках чаи гоняем. Славика мама умерла еще десять лет назад, а отца он никогда не знал, сестер-братьев не было. Так что моя семья – это и его семья. У нас в конце августа с ним двенадцать лет семейной жизни, вот и решили отметить чуть раньше, пока Славик здесь. А я про себя подумала, что поговорю вечером с ним на счет оплодотворения этого, искусственного. Танька мне все рассказала, что да почем.
С утра начала готовить на стол, но что-то почувствовала себя плохо. Температура 37,2, вроде не такая и высокая, а слабость, шатает. Наверно, простудилась под кондиционером. Славка, по приезду, поставил на кухне, чтоб не мучилась над плитой в жару. Вот этот кондиционер меня и подкосил. Еле оливье нарезала и шубу натерла. Хорошо, мама пришла пораньше, помогла с горячим.
Гости собрались. Меня вроде попустило немного, слабость отошла, но кусок в горло не лезет. Сидим. Все счастья да детей желают. Всё как обычно. Что нам еще желать? Дом есть, в доме все есть, живем, сильно не ругаемся, Славик, в принципе, никогда не ругается, это я пошипеть могу, да и прикрикнуть.
– Славка, так расскажи, что там. А то в Интернете такое пишут! – доставала его Зойка.
Славик отмахивался, мол потом расскажу.
– Что нельзя рассказывать? Запрещают? – не унималась моя коллега, прищурив неодобрительно густо накрашенные глаза.
Посидели где-то с часа полтора. Уже до горячего добрались. Тут мобильный у Славика затрезвонил. Подскочил резко, как будто ждал он этого звонка, вышел во двор, чтоб не слышали его. Через окно вижу что-то говорит, нахмурился и на часы поглядывает. А потом заметил, что я на него смотрю и помахал, чтоб вышла. И снова меня зашатало, затошнило. Тихонько встала, чтоб внимание к себе не привлекать, типа за компотом к холодильнику.
– Из части звонили. Сегодня выезжаем, мамуля. Ребята уже форму мою забрали. Мне за оружием еще нужно. За мной сейчас заедут.
Так и уехал, а я осталась с гостями. Дальше тосты за нашу счастливую супружескую жизнь сама слушала. Особенно Зойка старалась.
***
Что-то нездоровилось мне после отъезда Славика, тревожно стало на сердце. Бессонница уже больше двух недель изводила, усталость навалилась, месячные задерживались, совсем расклеилась. «Чем черт не шутит», – подумала я и купила тест в аптеке.
Утром сделала все, что нужно, намочила полоску, как Лерка звонит:
– Маш, как твои дела? Твой звонил?
– Да, позавчера.
– А мне Володька уже три дня не звонит. Что-то у меня сердце не на месте. Вчера пятеро ребят погибло, в Фейсбуке читала. А Володька… прям не знаю, что думать.
– Ну Славик обычно звонит раз в три ….
Я осеклась на полуслове.
– Маша, ты чего молчишь? Алло, алло, Маша, ты меня слышишь?
– Лер, я тебя наберу позже...
Тест для беременности лежал на стиральной машине … с двумя полосками. Я смотрела на них и не знала, что мне делать. Радоваться? Плакать? Этого не может быть. Скорее всего ошибка.
– Тань, можешь ко мне зайти? – набрала я дрожащими пальцами соседку.
– Через час, Маш. Убираюсь. Что там у тебя? Что-то срочное?
– Две полоски. На тесте.
– Сейчас буду, – выпалила Танька и бросила трубку.
Танька влетела ко мне в ванную через две минуты. Я, как сползла по стене с полоской в руке, так и осталась сидеть на кафельном полу.
– Так, подруга, во– первых, с твоими нервами, это может быть и гормональный срыв. Пока не паникуем и зря не надеемся, – Танька быстро взяла контроль над ситуацией в свои докторские руки. – Я тебя запишу на девять утра к Ирине Анатольевне, это лучший гинеколог в городе. Там все и узнаем точно.
***
– Ну что, – Ирина Анатольевна перевела взгляд с монитора на меня. – Твои полоски не всю правду тебе, милая моя девочка, сказали, не всю.
Танька стояла рядом и только громко причитала, подпрыгивая возле УЗИ аппарата:
– Ничего себе! Быть такого не может!
– У тебя уже пять недель, милая, и…. – Ирина Анатольевна покосилась заговорщицки на Таньку и спросила у меня: – У тебя в роду близнецы были?
– Да, у маминой сестры двойняшки, – ответила я. – А что?
– А то, что поздравляю, дорогая мамочка! У тебя тоже полноценная, так сказать, двойня!
Танька завизжала и бросилась меня тискать, как сумасшедшая. А я заплакала, сначала тихо, сдерживаясь, а потом, как прорвало. Я рыдала громко, кусками вынимая из себя все эти двенадцать лет ожидания и отчаянья. Все теперь будет по-другому. Наконец-то все будет хорошо, как и уверял меня Славик. Он знал, всегда знал. Хотелось ему позвонить, по видео, чтобы увидеть его глаза, чтобы мои увидел. Но решила дождаться его завтрашнего звонка, придется потерпеть. По видео все-равно не получится, у него телефон кнопочный, и связь там слабая, рвется, не потянет видео.
А мой телефон просто разрывался. Не выходя из поликлиники, Танька успела поделиться новостью о моей беременности с моей мамой, сестрой, и еще с кучей общих знакомых, у меня самой даже сил звонить не было, и понеслось сарафанное радио. Больше всего визжали в трубку девчонки Лерка, Ирка, Светка. Пообещали держать язык за зубами и мужьям ничего не говорить, пока я сама Славику не скажу.
Я целый день места себе не находила, фотографии подоставала детские, Славика и мои, вглядывалась в его глаза, губы, себя ребенком рассматривала и пыталась представить, кто у нас со Славиком будет: мальчики, девочки или мальчик и девочка, и какие они будут. Я лежала на диване и уже видела, как из роддома выхожу, а Славик встречает нас с цветами и с большой двухместной коляской. Интересно, сколько такая стоит? И еще представляла, как сидят за партой у меня в классе: то два мальчика с черными волосами, как у Славика, то две девочки с русыми косичками, – у меня в шесть лет были такие. Пол деток мне Ирина Анатольевна не сказала ведь, не видно еще.
Вот только Зойка, когда я в школу забежала днем на пару минут, странный вопрос задала:
– Так ты что, двоих рожать будешь?
Как будто можно одного. Да и что за вопрос – я двоим вдвойне рада.
Мама вечером заскочила и принесла мне ужин – жаркое в кастрюльке, а то я от накрывшего меня счастья и про еду забыла.
– Ты счастлива, доча? – не то спросила она, не то подтвердила очевидный факт и обняла крепко– крепко. А в глазах – не то счастье, не то тревога.
С утра я телефон не выпускала из рук. Славик мог позвонить в любой момент. Семь утра, семь ноль пять, семь ноль семь… Время ползло. Восемь утра. Славик не звонил. Ну где же он? Я глаз не отводила от экрана мобилки. Душ принимала с не задёрнутой шторкой, чтобы видеть телефон, вдруг звонок не услышу из- за льющейся воды. Гладила мокрый живот, прислушивалась подушечками пальцев, что там творится внутри, что там делают наши малыши, и смотрела на экран смартфона.
Сегодня надо было в школу заехать на собрание, до первого сентября осталось несколько дней, работы невпроворот. А на улице дождь стеной, хоть из дому не выходи. Стою на остановке, дождь льет, а мне хорошо, как лампочка сияю под зонтом. Наш физрук с трудовиком, уже наслышанные о моем счастье, увидели меня, мокнущую и святящуюся, и подхватили к себе в машину:
– А ну, мамаша, дважды мамаша, запрыгивай. Не положено тебе мокнуть теперь! Еще заболеешь. Ты теперь под нашим шефством, так и скажи своему Славке.
Только я плюхнулась на заднее сидение, как зазвонил телефон. Неизвестный номер.
– Мамуля, привет. Как ты? – затрещало в телефоне.
– Славик, ты сидишь там? – закричала я в трубку, даже не сказав «привет». Хотелось его помучить намеками перед тем, как вывалить такую новость, но связь могла оборваться в любой момент.
– Сижу, на дерево забра…я, – треск заглушил его голос. – Связь дрянь!
– Славик, у меня две полоски, – прокричала я в трубку.
В ответ трубка только зашумела.
– Славик, Славик, у нас двойня! Слышишь! Я беременна. Их двое!
Трубка затихла на какую ту секунду, и я услышала Славика голос, растерянный, не верящий в то, что слышит.
– Мамуля, ты шутишь? – растягивая слова спросил он. И трубка снова затрещала.
– Я у гинеколога была. Двое! Точно! – заорала я в трубку, прижимая ее к губам, как будто так меня слышно лучше.
– Мамуля! Береги…. и себя …. Люблю, слышишь, я тебя так …
И связь оборвалась. Целый день ходила по школе с телефоном, думала, что перезвонит, но не перезвонил. Не получилось, наверное, опять на дерево забраться.
Следующие три дня я летала на крыльях.
– Ты как люстра хрустальная, – шутила Танька. Принесла мне витаминов. Лерка, Светка и Ирка уже начали собирать оставшиеся от их подросших детишек вещички. Нашлась даже коляска двухместная – Люба волонтер притащила.
Я ходила по дому и размышляла, где кроватку поставить детскую, где пеленальный столик. Поначалу, конечно, в спальне, лучше ближе у кровати детский угол оборудовать.
– Только не со стороны окна, доча, – подсказывала мама. – А то продует.
Как только Славик вернется осенью, уж осенью точно все это на Востоке должно закончиться, нужно переделывать под детскую вторую комнату, что возле спальни нашей. Зашла в мебельный, там каталоги дали посмотреть. Такие красивые кроватки, шкафчики, стульчики, под сказки разные стилизованные, милота.
Спала я крепко и снился мне Славик, молодой, каким его встретила, по полю подсолнухов куда-то идет. Проснулась утром от воя соседской собаки. Та выла, как волк, протяжно, тоскливо. Но я подпрыгнула с кровати легко так, солнечно, и сон хороший, и аппетит тоже хороший оказывается у беременных. Слопала омлет из четырех яиц, да еще с хлебом, двумя помидорами и куском колбасы. Плотный завтрак получился. Надо за аппетитом следить, а то разнесет как Зойку. И побежала в школу, первое сентября уже через два дня, подготовить нужно все успеть. Телефон с рук не выпускала – Славик должен позвонить.
Но позвонила Лерка. Я сначала даже не поняла, что она говорит, – в трубке только плач слышался.
– Что случилось? Говори же! – перепугано прокричала я в трубку, а у самой сердце остановилось.
– Володька в больнице, – голос Лерки дрожал. – Раненный. Сильно. Может не выживет! Не выживет! Понимаешь?
– Где в больнице? Где раненый? А Славик? Славик мой?
Я прислонилась к стене, чтобы не упасть.
– В госпитале, возле нас, – плакала навзрыд Лерка, – их туда всех свозят.
– Их? А Славик? Славик? – выдохнула я.
– Не знаю. Там ад сейчас. Там никто ничего не знает. Ты Интернет читаешь?
– Где там? – с трудом выдавила я из себя.
– Ты что не знала? Они же сейчас в …
Я читала, я знала уже о котле, но что мой Славик там…. Нет, он бы мне сказал. Или не сказал? Воздух перестал поступать в мои легкие, учительская стала размываться, а голос Лерки растягиваться в гул, весь мир вокруг меня стал растягиваться в канат и закручиваться вокруг горла, и сдавливал, сдавливал, не давая вдохнуть
– Ииииловайскеее…, – донеслось до меня.
И я закричала: «Славик!», закричала как будто-то это в меня молотили автоматы, пулемёты, все оружие мира, закричала так, чтобы он мог услышать меня там, в том адском котле и спастись. Плохо помню, что было дальше. Меня держали чьи-то крепкие руки, я вырывалась, кричала, что мне к нему надо, что с ним что-то случилось, ему нужно помочь.
– Машенька, успокойся, Машенька… Родная. Он вернется, – долетали до меня чьи -то слова.
Потом врачи какие-то появились, укололи мне что-то. Танька приехала и забрала меня домой. Осталась со мной на ночь.
Я не знаю спала ли. Проваливалась в забытье. Даже что-то снилось, но под утро – разбитая и не выспавшаяся я продолжала лежать в кровати вместе с кошкой и смотреть в потолок.
– Где ты? Ты же жив. Я знаю. Я чувствую. Ты не можешь меня оставить. Нас же уже четверо. Славик… – шептала я в подушку.
Телефон Славика молчал, «вне зоны доступа». Раз сто набирала.
Танька и мама были возле меня. Звонили в военкомат. Там никто ничего не знал. Да, были бои, да есть погибшие, раненые поступают в госпиталь в соседний город.
– Машка, Машка! – Лерка позвонила ближе к обеду, ее голос звучал звонко, радостно. – Володька пришел в себя после операции .
– А Славик мой? – прошептала я в трубку.
– Машенька, милая, не знаю.
Через два часа я уже была в госпитале. Трудовик помог добраться, подкинул на машине.
Володька лежал в кровати бледный, весь перемотанный, утыканный трубками, но говорить мог. Медсестра хотела прогнать нас с Леркой:
– Нельзя ему волноваться и разговаривать нельзя!
Но Володька посмотрел на нее хмуро и кивнул, мол не гони их. Лерка сидела на маленьком стульчике возле него, гладила свисающую из-под простыни руку и всхлипывала от счастья.
– Не знаю, Маш, – прикрыв глаза, отвечал мне Володька , как будто стыдился, что жив остался. – Нас обстреливали со всех сторон. Машины как спичечные коробки переворачивались. Все разбегались, кто куда. Славки БМП перед нами была… В них попали. Гусеницу сорвало… я видел…. их понесло. Потом перевернулись, прямо перед нашей машиной… Потом рядом рвануло и последнее, что помню, – ребята россыпью бегут в подсолнухи. Ну, по-моему, кажется, и Славка там был.
– Кажется или был, – рассердилась я.
Злость меня наполняла, ничего он не помнит, почему не Славик сейчас здесь лежит, а он.
– Маш, там реально ад был. Все бежали, кто куда. Там один мужик был, высокий, плечи широкие, бежал в подсолнухи, я видел, похож на Славку, – тяжело дыша, - осколок легкое у него задел, тихо произнес Володька и отвел глаза.
– Не говори про него «был». Живой он, – кинула я через плечо, выходя с палаты.
***
Мой живот потихоньку округлялся. Природа, она всегда возьмет свое, это люди только теряют.
– Ты представляй, милая, какими они будут, какого цвета глаза у твоих малышей, как в школу пойдут, как состарятся, – говорила мне Ирина Анатольевна, мой гинеколог. Переживала за меня, как за родную дочь.
А ночами я разговаривала со Славиком: рассказывала, что у нас будет мальчик и девочка, что его друг Володька выздоровел, а вот Зойка оказалась сукой. Пришла в гости и уплетая мои же голубцы, заботливо посетовала:
– Что ты будешь, Машка, с детьми-то одна делать? Может, лучше было аборт... Тебе же деньжища отвалят за убитого немеряно, на себя бы потратила. Один раз живем.
Выгнала ее из дома. Дура.
– Ты жив, Славик? – спрашивала я каждую ночь пустоту вокруг. Не могла спать, даже «Новопассит» не помогал. – Дай мне знак, здесь ты или уже там. Приснись, пожалуйста, скажи… как же так… Ну скажи, – шептала я.
Не снился. Молчал. И воинская часть, по сути, молчала, ничего толком не говорила, только несла непонятное «пропавший без вести», да «по неподтвержденным данным находится в плену».
Володька, когда уже вышел из госпиталя, ко мне зашел, фруктов принес:
– Знаешь, Маш, он таким счастливым был за день до… – Володька осекся, и не подобрав нужное слово, продолжил: – Мы с ним сидели вечером у блиндажа, а Славка мне и говорит: «Нет, ты представляешь, я отцом скоро стану! Моя Машка – молодец, двоих сразу… Мне теперь умирать никак нельзя… Никак нельзя». Счастливым таким был…
– Не говори «был», я просила уже, – отрезала я.
И начала свои поиски. Люба-волонтер помогала добыть контакты всех, кто попал в тот страшный котел вместе со Славиком. Звонила тем, кто выжил и родным тех, кто не выжил. В госпиталь приезжала не один раз: расспрашивала всех, кто спасся из этого котла, кто что и кого видел или слышал, по крупицам собирала. Но по факту самым детальным оставался рассказ Володьки. Он хотя бы точно видел перед взрывом машину, в которой сидел Славик. Все остальные воспоминание были наполнены «может быть» да «кажется».
Уже наступили холода, когда в город доставили тела погибших в том страшном котле. Тех, кого смогли опознать, передали родным сразу, фрагменты остальных похоронили под номерами, описали подробно, взяли образцы ДНК, и похоронили как «временно неопознанных».
***
Меня вызвали к следователю отдела, который занимался розыском без вести пропавших.
– Нам бы образцы ДНК вашего мужа взять. Может, остались его бритва или щетка зубная?
Но ни бритвы, ни щетки, ничего не нашлось в моем доме.
– Ну тогда у родственников. Кто у него есть из ближайших? Отец, мать, может братья или сестры есть? – предлагал мне варианты следователь.
– Никого нет, – покачала я головой. – Мама была, да уже десять лет, как умерла. Отец погиб, еще, когда свекровь беременной ходила. Разбился в аварии. Так что никого.
Через неделю меня снова вызвали в отдел.
– Послушайте, единственный вариант тогда, определить, есть ли ваш муж среди погибших, в смысле среди найденных тел, – следователь посмотрел на мой уже хорошо округлившийся живот, – это взять ДНК ваших детей. Берут с околоплодных вод. Не сложная процедура. Я положила руку на живот.
– Да, да, подумайте – кивнул головой следователь.
***
– Машка, не вздумай! – Танька бегала с чашкой чая и размахивала руками, расплескивая чай по кухне. – Не вздумай! Процедура опасная! Рискованная! Может спровоцировать выкидыш! Могут инфекцию занести! Да что угодно! А если Славка живой придёт, подумай, что ему скажешь: ради того, чтобы узнать жив ли он, детьми вашими рискнула?
– А если нет, – прошептала я, закусывая соленые от слез губы.
– А если нет, – Танька присела возле меня и прижала к себе, – то тем более бессмысленно рисковать только ради того, чтобы убить надежду.
А я так устала от этой надежды. Да от надежды тоже можно устать. То мне казалось, что его уже нет, уж если так долго нет никаких вестей. А потом читала в Интернете очередную историю, как кого-то контузило и его выхаживали местные пока память не вернулась, и мне снова казалось, что и мой Славик тоже в чужом доме без памяти, раненый, но живой.
***
– Славик, я все сделаю, я тебе таких деток рожу, не нарадуешься, ты только вернись… Просто вернись, и все… хоть в инвалидной коляске, хоть на костылях, но живой… – то ли просила, то ли молилась я, лежа в роддоме.
Девочка родилась первой, а следом за ней появился на свет и сынуля.
– Славик… Славик, поздравляю! Ты теперь папа! Где бы ты ни был. Они – ангелы, посмотри. Просто ангелы, – шептала я и целовала двоих малышей, что лежали рядом со мной на кровати, и разговаривала с их отцом. – Давай назовем их Соломия и Мирослав. Что думаешь?
И снова приснились мне подсолнухи. Но во сне я не помнила, что у нас уже есть дети, и просто бежала за Славиком, а он не оборачивался.
***
– Могила вашего мужа №73, – известил меня следователь, как только пришли результаты ДНК тестов двойняшек. 99,97 процентов совпадение с Мирославом и 99,98 процентов с Соломией.
После этого сообщения я пролежала в постели двое суток. Я так ждала результата теста, и вот он, как приговор. Нет моего Славика, и не будет, никогда не будет.
Танька гладила меня по голове и приговаривала:
– Посмотри, какие глаза у Мирослава, а носик у Соломии? Славика глаза, Славика нос… Он здесь с тобой, Машенька… С тобой…
– А знаешь, там в могиле только несколько костей. Следователь так сказал. Может, ему, ну… там ногу оторвало, и эту ногу ну … нашли, а он сам где-то живой, без ноги. Я читала, такой случай был, – делилась я своими мыслями с Танькой.
Танька не спорила.
– Володька же видел, как он уходил в подсолнухи… живой.
Танька прижимала меня к себе и качала, как маленького ребенка.
***
Мы перезахоронили остатки Славика рядом с его мамой.
***
Соломии и Мирославу уже по четыре годика. Соломийка очень похожа на отца – нос, губы, подбородок, – копия Славика, но бойкая, как я. Дерется с братом, командует им, старшая же. Вон к Любе в Киев ездили в гости, она – крестная наша теперь, так Соломия в ее дворе на все деревья и турники умудрилась залезть и пару раз упасть, но даже не заплакала.
– Огонь - девка! – смеялась Люба.
Высидеть в машине всю дорогу из Киева для непоседливой Соломии – сложная задача. Уже полчаса, как бросает в брата то печенье, то фантики – до чего дотянется, пристегнутая в детском кресле. Я поэтому и решила остановить машину, покормить их, дать побегать немного, пусть даже и у поля с подсолнухами.
Мирослав похож больше на меня, но спокойный такой, мягкий, как Славик, позволяет сестре себя обижать, и на печенюшки, летящие в него со стороны задиристой сестры, даже не реагировал.
Мы перекусили с детьми на обочине бутербродами и чаем, что приготовила нам в дорогу Люба, и я отпустила их немного побегать, размяться. Дети весело носились между подсолнухами, друг друга догоняли, визжали, кувыркались, пытались повиснуть и покачаться на стеблях.
Я сидела на обочине, подставив лицо солнцу, и улыбалась. Мне казалось, что оттуда из подсолнухов за ними наблюдает Славик и тоже улыбается нашим ангелам.
Ветер пронёсся над полем и раскачал желтые блюдца цветов. Вдалеке несколько подсолнухов расступились, образуя узкую дорожку, как будто кто-то шагал между ними, расталкивая широкими плечами высокие стебли…
***
Подсолнухи мне больше никогда не снились.